Например:
Дорогие сестры, понимаете ли вы, что такое покаяние? Вы каетесь? И что это значит – каяться?
Помните, Понтий Пилат спрашивал Господа: «Что есть истина?» А мы вопрос
задаем: «Что есть покаяние?» Как можно каяться, если я не знаю, что это такое?
Покаяние – это не жизнь в нытье и несчастье, это не пытка, которой мы пытаем
сами себя или других. Покаяние – это радикальное изменение направления
жизни человека. Если ты шел на север, а теперь идешь на северо-восток, это –
не радикальное изменение. Радикально поменять направление будет означать
идти не на север, а на юг. Итак, какое направление имеет ваша жизнь? Только не
отвечайте мне, каким оно должно быть, ответьте, какое направление ваша жизнь
имеет сейчас. Я могу сказать вам, в каком направлении следует моя жизнь – в
направлении самого себя, в то время как должна она следовать туда, где Бог.
Господь говорит: для того чтобы жить, мы должны умереть, для того чтобы
найти нашу жизнь, нужно ее потерять. «Если вы последуете за Мною, вы
должны взять крест, отречься от себя и следовать за Мной» (ср. Мф. 16.24).
Господь говорит, что единственный путь следовать за Ним – это умереть для
себя и жить в Нем. Вот это радикальное изменение направления нашей жизни.
Господь думает о нас, промышляет о нас и любит нас постоянно – постоянно,
иначе мы просто бы не существовали. Если все хорошо, то из двадцати четырех
часов в сутки вы подумаете о Боге десять минут, остальное время вы будете
думать о себе. Если из двадцати четырех часов Бог помнил о нас только десять
минут, мы бы не существовали. Если, создав семью, мы бы работали для
пропитания своих близких десять минут в день, мы бы с голоду умерли. Если
бы, поступив в университет, мы бы учились десять минут в день, мы бы
учиться никогда не закончили. Если мы хотим попасть в рай, хотим быть с
Богом, но посвящаем Ему только десять минут, а остальное время посвящаем
заботам о себе, мы никогда не найдем Бога.
Недавно я провел два дня в Оптиной Пустыни. Отцы пригласили меня в
Иоанно-Предтеченский скит. Я поблагодарил настоятеля скита отца Тихона за
эту возможность и сказал ему: «С момента выхода из самолета я только и
делаю, что говорю. А сюда я приехал послушать вас». Но получилось так, что я
опять проговорил несколько часов, беседуя и отвечая на вопросы, которые были
совершенно такие, как и в других местах, которые я посещал, – все те вопросы,
которые каждый из нас спрашивает себя. Я ему сказал: «Разница между твоими
и моими монахами не в поведении, они одинаково себя ведут, та же самая
борьба, то же самое внутреннее напряжение, потому что все это типично для
людей вообще. Разница между моими монахами, живущими в Америке, и
вашими заключается в том, о чем сказал Господь Иисус Христос: “Блаженны
невидевшие и уверовавшие” (Ин. 20.29). Вы здесь живете, вы окружены
святыми местами, мощами, здание за зданием принадлежит Церкви и
свидетельствует о Христе, но вы по-прежнему испытываете сомнения в вере.
Как и мы, вы по-прежнему продолжаете грешить». Когда Господь жил на земле,
люди видели, как Он ходит по воде, дарует зрение слепым, воскрешает
мертвых, – и все равно они терзались сомнениями. Причина же этому
заключается в том, что они до сумасшествия любили себя.
Особенно отмечу:
Я всегда нахожу с одной стороны очень печальным, а с другой –
удивительным, когда священники собираются вместе на богослужение и
начинают друг друга спрашивать: «Тебя когда рукоположили? Какие награды
имеешь? За кем я должен встать по старшинству?» Это просто сумасшествие!
Ни у кого нет права стоять в святом алтаре. Даже просто быть в алтаре уже
находится за пределами нашего достоинства. Но мы в алтаре хотим знать, кто
из нас первый. Какие мы сумасшедшие люди. Мы заходим в чертоги Бога
Живаго, где Господь раскрывает Себя в полноте, где Бог живет с нами, и первая
наша мысль: мне холодно или мне жарко, я устал или устала, у меня болит
спина или нога, эта такая, а эта вот такая». И после такого отношения к святыне
совершается Таинство из Таинств – Бог нас любит все равно. Это настолько
потрясающе!
– Батюшка, с чего нужно начинать, чтобы перестать любить себя?
– Прежде всего надо понимать, что любовь к себе – это не любовь, это
прельщение. Это страх, самомнение, которые съедят вас заживо и делают вас
безобразной. Люди, которые любят себя, ни с кем жить не могут. Находились ли
вы с человеком, который, видя, что вы, зайдя в комнату, поставили что-нибудь
на стол, говорит вам: «Нет, ты это не туда поставил, надо поставить только вот
так»? Откуда мы такие взялись сумасшедшие?
Один раз я приехал в женскую обитель. Кстати, я не придираюсь к
монахиням, монахи делают то же самое. Но в тот раз, о котором я хочу
рассказать, я приехал в женский монастырь. Я тогда проходил курс лечения, моя
температура то поднималась, то падала, давление скакало, и из-за своих болячек
я вынужден был сидеть в церкви рядом с окном, потому что иначе начинал
задыхаться. У окна, где я сидел, был маленький кругленький столик, на котором
стояла лампа. Пока я сидел, зашла монахиня, включила лампу: «Батюшка, я
включу свет, чтобы вам было чуточку посветлее». Я говорю: «Спасибо». Через
пять минут заходит другая монахиня: «Ой, батюшка, вам, наверное, свет
мешает», – выключила. Некоторое время спустя приходит третья монахиня,
включает свет и говорит: «Батюшка, что же вы в темноте сидите?» Все это во
время службы. Я говорю настоятельнице: «Что у вас за сестры такие
беспокойные?! Я в храме сижу, молюсь у окна, а они думают об этом глупом
свете, темно батюшке или батюшке светло. Это все равно что если бы Господь
сейчас бы пришел в эту комнату, а кто-нибудь из вас сказал: «Ой, Господи,
позволь я Тебе волосы поправлю», – мы что, сумасшедшие? Но мы это делаем
каждую секунду.
– Сестры просто хотели угодить...
– Нет, сестры хотели угодить сами себе. В данном случае важно было не
сделать добро, а получить от меня требуемую реакцию. Что вы точно знаете, в
чем я нуждаюсь как монах? В молитве. Мне не нужна еда, мне нужны ваши
молитвы, мне нужно ваше свидетельство веры, мне нужно, чтобы вы мне
показали, как любить Бога. Все остальное я могу сделать сам. И я не хочу
сказать, что я не благодарен за подобные вещи, но они мне не нужны и вам не
нужно озабочиваться ими.
Я постоянно говорю монахам: «Вы пришли в монастырь для того, чтобы найти и полюбить Бога.
Послушание – это путь, идя по которому, вы достигнете этой цели. Молитва –
это самое главное дело, которое может делать монах. Вы пришли в монастырь
не работать. Работать можно и в миру. Вы не пришли в монастырь для того,
чтобы кого-либо чему-либо учить. Вы пришли учиться. Некоторым монахам с
этим сложно согласиться. Я им говорю: «Если ужин подгорает, пусть он вообще
сгорит, но позволения не присутствовать на вечернем богослужении не будет
иметь никто». Если мне на это скажут: «Что же делать, ведь еда сгорит!» – я
отвечу: «Пусть лучше сгорит еда, чем сгоришь ты». Мы поедим сгоревшую
пищу, но мы помолимся. Я прихожу в ужас, когда я посещаю монастыри и
вижу, что насельники не приходят на службу из-за того, что они, например,
готовят трапезу для посетителей. Посмотрите сами на себя, вам не нужно есть!
Ни один из вас с голоду не умрет! Будьте в церкви и молитесь, кормите прежде
всего свою душу, не волнуйтесь о своем теле, оно умрет в любом случае.
Некоторые из нас стоят ближе к концу жизни, чем другие, но наши души по-
прежнему голодны. Они изголодались по Богу, а мы еще больше морим их
голодом, при этом нашпиговывая свои тела.
Я говорю своим монахам: «Если тебе нужно куда-то идти, иди, но к службе
ты обязан вернуться в монастырь. Если это время застигнет тебя в середине
дела, остановись и вернись. Иначе зачем мы здесь, если мы не молимся?»
Например, сегодня я опоздал в церковь и могу дать вам много причин, почему
это произошло. Но в действительности причина заключается в том, что я ленив,
что я хотел спать и заснул, и я прошу за это вашего прощения. Если мы ставим
Бога выше всего, а вслед за Ним – наших братьев и сестер, мы обретем
совершенный сердечный мир. Ничего не будет нас беспокоить. Мы ни о чем не
будем переживать. Ни на кого у нас не будет браней. Кроме самих себя!
Как-то я приехал в Ватопедский монастырь на Афон. Там был очень
старый монах, который часами стоял перед алтарем с воздетыми вверх руками,
не двигаясь, подобно статуе. Четки он не тянул, не пел псалмы, не совершал
крестного знамения, не клал поклоны, он даже не шевелился. Игумен к нему
подходил, тыкал его пальцем, но монах ни на что не реагировал. Как-то раз
игумен меня подозвал и говорит:
– Видишь этого монаха? Как ты думаешь, чем он занимается?
Я отвечаю:
– Надеюсь, он молится.
– Он не просто молится, он сейчас пребывает с Богом. Как ты думаешь,
должен я сейчас к нему подойти и сказать: «Ты неправильно молишься, ты
крест не положил, земной поклон не сделал»?
Псалмы, поклоны, крестное знамение – это все средства, которые должны
способствовать нашему продвижению к Богу. То, чего мы ищем, это опыт
богообщения, а не правильного соблюдения ритуала. Возьмем стакан, который
сейчас стоит на моем столе. Допустим, послушание требует ставить его на
определенное место. Это важно, но не настолько, чтобы опечалить чью-то душу
из-за того, что стакан стоит не там, где ему положено. Почему игумения не
должна раздражаться, если стакан стоит здесь, а не там? Потому что она сама у
себя украдет мир сердца, а следовательно, она украдет этот мир и у своих
сестер. Находясь в монастыре, важно внимательно относиться к такому тонкому
предмету, как сердечный мир.
Я расскажу вам еще одну историю. Я стал монахом на Святой Горе Афон, в
Ильинском скиту. Невдалеке от этого скита есть место, где живут пустынники,
называется оно Капсала. Там, наверное, около сорока келий, которые
располагаются в лесу, в каждой из них живут примерно по четыре-пять
монахов. Однажды я служил всенощную под праздник Воздвижения Креста
Господня. Когда я вышел на каждение в храм, я увидел благообразного, очень
просто, но аккуратно одетого старого монаха. Все, кто были в храме, подходили
и брали у него благословение. Я думал, что это как минимум священник. Во
время канона он зашел в алтарь и попросил выслушать его исповедь. Я
согласился. И когда он начал свой рассказ, выяснилось, что он епископ. Чуть
позже я предложил ему послужить вместе, но он отказался и сказал, что больше
не служит, так как по приезде на Святую Гору принял великую схиму и теперь
он просто монах, хотя и в епископском сане.
На следующий день после Божественной Литургии и трапезы он попросил
разрешения остаться в монастыре на пару дней. Мы начали беседовать, и я
попросил его рассказать о себе.
Епископ ответил:
– У меня жизнь такая же, как у всех остальных. Я грешник, и я продолжаю
грешить и пытаюсь остановиться.
Тогда я его спросил:
– Как получилось что вы, епископ, оказались на Афоне?
И он рассказал следующее.
– Я учился на богословском факультете в Афинах. Я был лучшим
студентом на курсе. Во время выпускных церемоний Александрийский
Патриарх, который в этот день обратился к выпусникам с приветственной
речью, а затем выдавал дипломы об образовании, попросил греческого
архиепископа, сказав: «Я хочу, чтобы этот молодой священник преподавал в
моей семинарии. Церковь Александрии погибает, нам нужны образованные
люди, чтобы помочь Церкви». Они провели переговоры, и на три года я уехал в
Александрию. Однако вместе трех я провел в Александрии десять лет, и под
конец этого времени меня рукоположили во епископа. Прошли годы, и однажды
зимним вечером, после того как я прочел очередную лекцию в Универститете
Аристотеля, пробираясь сквозь дождь и туман на своей машине домой, я попал
в аварию. Скорая отвезла меня в реанимацию. Когда я пришел в себя, врачи мне
сказали: «Вы были в тяжелой аварии. Мы должны проверить, не поврежден ли
у вас головной мозг». Тогда я попросил позвать ко мне священника. Оказалось,
что в той же больнице лечится какой-то монах-святогорец, который и пришел
меня навестить. Он был низкорослый и какой-то очень грязный. Я начал
исповедоваться ему, а он в ответ вдруг стал говорить, что мне надо перестать
быть таким напыщенным человеком, каким я был, ехать на Святую Гору и
становиться настоящим монахом. Я должен был, утверждал он, перестать
разъезжать по всему миру и делать вид, что я очень важная фигура. Я очень на
него разозлился и выгнал вон из палаты. Но этот случай надолго запал мне в
память. С одной стороны, я разозлился настолько, что у меня даже заболело
сердце. С другой стороны, я понимал, что то, о чем говорил этот монах,
является правдой, которую я не хотел слышать.
Через некоторое время меня выписали, и мною уже заинтересовался
Вселенский Патриарх. Он пригласил меня на одно мероприятие, где я должен
был обратиться к присутствующим с приветствием. Но как только я начал свою
речь, у меня случился сердечный приступ. Я упал, перевернул стол, и меня
снова увезли в реанимацию. В больнице я периодически терял сознание, и
докторам пришлось основательно со мной повозиться. И, находясь между
жизнью и смертью, я взмолился: «Матерь Божия, если Ты меня сейчас спасешь,
я Тебе обещаю, что поеду на Святую Гору Афон и всю оставшуюся жизнь
посвящу покаянию». Матерь Божия меня спасла, а я на Святую Гору не поехал.
Я пришел к патриарху и сказал:
– Владыко Святый, я обещал Божией Матери уехать на Святую Гору.
Отпустите меня.
Патриарх говорит:
– Да ты просто бредил – мало ли что в таком состоянии наобещаешь! Ты
жив, так что не переживай.
Я начал умолять Патриарха, но тот ответил:
– Ты должен быть послушен Церкви. Церковь тебя сделала епископом,
слушайся и трудись.
Каждый год я приносил Патриарху свои прошения, но он меня все не
отпускал. И вот однажды, когда я, видимо, уже основательно ему надоел, он
сказал:
– Я даю тебе еще три года, отработай их, а потом поедешь на Святую Гору.
Я дотерпел и поехал. О монашестве я не знал ничего. Я был толстым
епископом с мягкими, нежными руками. Я носил красивые итальянские
ботинки на тонкой подошве и шелковую рясу. И в таком виде в один
прекрасный день я ступил на землю Афона. В Дафни меня встретили монахи и
спросили:
– Владыка, к кому вы приехали?
Я им ответил:
– Я ищу одного монаха, – и я описал им того маленького, грязного
чернеца, который посетил меня когда-то в больнице.
Монахи стали распрашивать меня:
– Как его зовут? Где он живет?
Но я ничего о нем не знал и только снова описал им, как он выглядит.
А мне говорят:
– Все так выглядят на Святой Горе.
Я расстроился, мне нужно было найти монаха, который меня сюда
направил.
Тогда один из братии мне сказал:
– Если такой старец существует, то он, наверное, живет в самом дальнем
углу Святой Горы, в Карулии. Поднимись на гору, возможно, что там ты
найдешь своего старца.
Я пошел. Пока я взбирался на гору, я весь вспотел, камни прокалывали мои
итальянские ботинки, и я так устал, что думал, что умру по дороге.
Однако монахи мне все говорили:
– Иди дальше, старец там, иди дальше.
И вот, наконец, кто-то мне сказал, что я почти дошел. Передо мной стояла
маленькая келья с одним окном, закрытым ставнями. Ее окружала каменная
стена, а вид, открывавшийся с горы, был такой, что хотелось уметь летать.
У кельи стояла очередь из нескольких монахов. Я хотел было пробраться
вперед, но меня одернули и заставили стать позади всех.
А я был епископом и в очереди ждать не привык. Я разозлился, но решил
стоять и ждать. И вот выходит келейник старца и говорит мне:
– А вам-то что нужно?
– Я старца пришел увидеть.
– Старец устал, он сегодня весь день принимал братию, а сейчас пошел
спать. Сегодня он с тобой встретиться не может.
– Но я проделал такой длинный путь, я на гору взобрался! Что же мне
делать?
– Завтра приходи.
– У меня нет места, куда идти.
– Все на земле спят, и ты ложись и спи.
В эту ночь я ночевал на улице. Я не спал всю ночь. Приходит утро,
выходит монах и объявляет:
– Старец сегодня никого не принимает, он будет молиться.
Я не мог поверить тому, что слышал. Еще один день пропал впустую. Я так
долго добирался, идти мне было некуда, и я решил ждать. Этот день я провел
под деревом, пытался помолиться, но все, о чем я мог думать, – это то, как я
был обозлен на старца.
На следующее утро монах подходит ко мне и говорит:
– Ты все еще здесь? Ладно, ты терпеливо ждал, заходи, старец с тобой
поговорит.
Я зашел. Старец меня встретил и спрашивает:
– Что тебе надо?
– Я хочу быть монахом, – отвечаю я.
– А что ты сюда пришел, если хочешь быть монахом?
Я ему рассказал свою историю, как в больницу ко мне приходил один
святогорец.
Старец спросил:
– Как давно это было?
– Тридцать два года назад.
– Ты что, сумасшедший? Он давно уже умер! Ты же сам сказал –
маленький, старенький, да и тридцать два года уже прошло! Да и ты здесь
никогда не выживешь.
Я спрашиваю:
– Почему?
– Потому что ты никогда не сможешь делать то, что я тебе буду говорить.
Чем ты занимался до того, как сюда пришел? – спросил меня старец.
– Я епископ.
Старец схватился за голову:
– Боже мой! В жизни только от женщин бывает больше искушений! Уходи
отсюда.
Я взмолился:
– Я тебя прошу, помоги мне стать монахом.
Он мне говорит:
– Я тебе разрешу остаться в келье, но только с одним условием.
– Я попытаюсь.
– Нет. Ты должен сказать: «Я это сделаю, старец», потому что если ты
говоришь «я попытаюсь», ты уже сдался.
– Я это сделаю старец.
– Хорошо. Тогда вот что. Я тебе не разрешаю разговаривать ни с кем, ни со
мной, ни с теми, кто ко мне приходит. Ни с кем! Только тогда, когда я тебя
попрошу что-нибудь сказать, тогда ты можешь говорить.
И он дал мне послушание заниматься всеми домашними делами.
К старцу всегда приходили гости. Я готовил чай, мыл посуду и слушал. И
всегда мне хотелось что-нибудь сказать, когда старец разговаривал. Какой-то
монах приходил, рассказывал о каком-то святом: «Вот Григорий Палама
сказал...», – но я-то точно знал, что это вовсе не Палама сказал! Я ему хотел
сказать: «Идиот! Это не Палама сказал, это сказал другой святой». Внутри меня
все кипело, и это продолжалось годами. Через какое-то время я успокоился, уже
ничего не слышал, просто мыл посуду, творил свою молитву, подавал чай. Как-
то утром я пришел к старцу начать свой обычный день, свое послушание, а
старец мне говорит:
– А вот теперь можешь говорить.
Я подумал и ответил:
– Мне нечего сказать.
Старец мне говорит:
– Родной мой, когда ты сюда пришел, тебе уже тогда нечего было сказать,
но ты этого не знал. Когда ты покидал мир, ты думал, что весь мир в тебе
нуждался. А сейчас посмотри, нуждается он в тебе по-прежнему? Да и раньше-
то он в тебе не нуждался. Единственное, что нам нужно в жизни, это Бог.
Вот такую историю мне рассказал этот епископ.
Вы нуждаетесь в Боге. Больше вам не нужно ничего. Никто не нуждается в
том, чтобы и единое слово услышать от вас.
Если вы сейчас пойдете в свои кельи и вместо того, чтобы молиться, без
благословения ляжете спать, вы глупы.
«Господи я хотела сегодня помолиться, но так устала...» Ох, замечательное
оправдание! Бог скажет: «Я хотел тебя сегодня утром разбудить, но Я тоже
устал». Мы же это от Бога не слышим.
Я стараюсь совершать молитвы вечером стоя, но из-за болезни я вынужден
опираться на аналой. И что делать, иногда засыпаю. Один раз я проснулся под
аналоем, сильно испугался, потому что не мог понять, что произошло, –
оказалось, что я заснул и перевернул на себя аналой. На шум прибежал один из
монахов и сказал взволнованно:
– Батюшка, с вами все в порядке?
– Да, не волнуйся, – ответил я, – я просто молился.
– Ага, – хмыкнул он в ответ, – я вижу.
Так что сейчас, заканчивая беседу, я говорю вам: идите, переворачивайте
теперь ваши аналои. Лучше заснуть за аналоем в молитве, чем засыпать без
всякой молитвы.
